учебный год 2023 / Алексеев, Восхождение к праву

факторов, воздействующих на позитивное право, учитывая при этом значительную зависимость юридических установлений и практики их применения от произвола власти, диктата идеологии, личностно-группового произвола, принимая во внимание все это, следует все же при истолковании феномена права исходить в первую очередь из философского его видения. Из того исторического (в известном смысле — мирозданческого) предназначения права, которое состоит в конечном итоге в утверж-

дении в жизни людей свободы каждого человека в ее глубоком, истинно человеческом смысле и значимости1.

Надо заметить, что с конца XVIII — первых десятилетий XIX в. начался относительно долгий, многоступенчатый, порой мучительный процесс обретения складывающейся философией права необходимых для нее материалов с "юридической стороны", накопления в реальной действительности правовых данных — конструкций и институтов, объективно, в силу логики жизни адекватных существу указанных философских разработок.

Здесь уместно напомнить ту принципиально существенную черту философии права как науки, в соответствии с которой ее исходные философские идеи находятся в единстве и во взаимодействии с развитием "самого" права. И, кстати, изложенные весьма существенные философские положения, связанные с философски-

1 Приведенные определения свободы, построенные на воззрениях Канта, могут быть дополнены суждениями других великих мыслителей.

Здесь, на мой взгляд, прежде всего следует сказать о взглядах по рассматриваемому вопросу Шеллинга. И в них, во взглядах Шеллинга, есть ключевой пункт, который нельзя упускать из поля зрения. Если позитивное право через свое предназначение — "сохранять границы и обеспечивать" — становится необходимым для свободы, дающей простор "постоянному антагонизму", то оно не может быть случайным, неустойчивым и зыбким, не преграждающим произвол эгоистических влечений и не зависящим от какой-либо иной объективной необходимости. Вот что пишет на этот счет Шеллинг: "Для самой свободы необходима предпосылка, что человек, будучи в своем действовании свободен, в конечном результате своих действий зависит от необходимости, которая стоит над ним и сама направляет игру его свободы... Посредством моего свободного действования для меня должно возникнуть также нечто объективное, вторая природа, правовое устройство" (см.: Шеллинг Ф. В. Соч. В 2 т. Т. 1. С. 458).

утонченным пониманием свободы, вовсе не предопределили еще того, в общем, закономерного (но зависимого от правового материала) их развития, которое привело в конечном итоге к формированию философии права в ее современном виде, т. е. в виде философии гуманистического права.

4. Персоналистические философские взгляды. Воз-

рождение и его кульминация — Просвещение, разработки философов-классиков, прежде всего Канта, заложили исходные основы такой социальной и правовой культуры, которая поставила в центр общественной жизни, и прежде всего в центр мира юридических явлений отдельного, автономного человека — персону.

Но — заложили именно "основы", далеко не всегда и не во всем утверждавшиеся в научном и общественном мнении, в жизненной практике, тем более — в реальной правовой жизни. Потребовалось почти столетие, прежде чем были предприняты научные разработки, с необходимой понятийной строгостью обозначившие новый высокий статус личности (персоны).

Выдающуюся роль в таких разработках сыграла русская философия. И в первую очередь — замечательный русский философ Н. А. Бердяев. Он писал: "Священно не общество, не государство, не нация, а человек", и добавлял: принцип личности — "принцип личности как высшей ценности, ее независимости от общества и государства, от внешней среды"1.

Впрочем, досадно, что именно Н. А. Бердяев, наряду с идеями персонализма обосновавший как никто другой божественную природу свободы, имеющей, как мы видели, ближайшее отношение к праву, придавал остро негативное звучание всему тому, что сопряжено с легализмом и "законничеством"2. Тем более что во взглядах Н. А, Бердяева есть глубокие суждения об ограниченности демократии в ее упрощенном понимании и о том, что

1Бердяев Н. А. Самопознание. М., 1991. С. 104, 226.

2Там же. С. 89, 136.

отвлеченно-демократическая идеология сняла ответственность с личности, с духа человеческого, а потому и лишила личность автономии и неотъемлемых прав"1.

Попутно следует заметить, что эта беда коснулась не только философов, но и других обществоведов, в том числе — как это ни странно — самих правоведов. Даже такой видный правовед, как Б. А. Кистяковский, говорит о миссии права в знаменитых "Вехах" со многими оговорками, как бы извиняясь, относит право к "формальным ценностям", уступающим "нравственному совершенству" и "личной святости"2, а на перспективу приветствует соединение права с социалистическими порядками3 (что в первые же дни Октябрьского переворота 1917 г. и сразу же с иными, жуткими реалиями и оценочными знаками, было продемонстрировано большевиками-ленинцами).

В этом отношении на должной высоте (опережающей господствующую философскую мысль) оказались суждения ряда передовых русских правоведов-цивилистов, и прежде всего правоведа-мыслителя И. А. Покровского. Он так же, как и Н, А. Бердяев, обосновывал идею персонализма, но в отличие от него, что особо существенно, поставил эту идею в прямую связь с правом, с пониманием его уникальных достоинств. И. А. Покровский пишет, что основное значение в поиске "верховной идеи", "которая могла бы ориентировать нас в нашей оценке всех отдельных правовых норм", имеет та раскрытая в литературе антиномия, которую можно обозначить как "про-

тивоположность между п е р с о н а л и з м о м и т р а н с п е р с о н а л и з м о м"4. А потому, продолжает

И. А. Покровский, "нравственный прогресс может быть только делом индивидуальной свободы, и высшим назначением права может быть лишь создание такого социального порядка, в котором эта творческая свобода находила

1Бердяев Н. Л. Философия неравенства. Письма к недругам по социаль ной философии. М., 1970. С. 212.

2Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. 1909. С. 101.

3См.: Кистяковский Б. А. Социальные науки и право. М., 1916. С. 579.

4Покровский И. А. Указ. соч. С. 77.

бы себе наилучшие условия для своего осуществления"1. Более конкретный и яркий вид противоположность между этими двумя воззрениями, заключает правовед, приобретает "в известном вопросе о в з а и м о о т н о ш е - н и и м е ж д у л и ч н о с т ь ю и г о с у д а р с т в ом

с т о ч к и з р е н и я п р е д е л о в в л а с т и э т о го п о с л е д н е г о"2.

На мой взгляд, упомянутое выше отношение к праву как к "легализму", а отсюда и ущербность в понимании философии права, стало в немалой степени продуктом обожествления гегелевских схем и в не меньшей мере — эйфории социализма, точнее, социалистических иллюзий, охвативших Россию и другие страны в конце XIX — начале XX в. (к счастью, такая эйфория из числа упомянутых русских мыслителей миновала И. А. Покровского, а также ряд других передовых русских правоведов, например, В. Н. Дурденевского). Только кровавый ужас братоубийственной гражданской войны в России, а затем советского тоталитаризма 20—50-х гг., взращенного на насильственно внедряемых социалистических представлениях, привел во второй половине XX в. к распаду социалистических иллюзий и верований, к краху философских основ коммунистической идеологии.

Известную завершенность (на данное время) философским взглядам на свободу как мировоззренческую основу философии права придала современная теория либерализма (неолиберализма). В контексте разработок персоналистической философии, получившей вслед за разработками русских мыслителей значительное распространение на Западе3, идеалы свободы конкретизированно раскрылись в идее правозакоппости — центрального, определяющего, как видно теперь, звена современной либеральной теории, сочетаемого с идеей человеческой солидарности (а также гуманистической философии пра-

1Покровский И. А. Указ. соч. С. 78.

2Там же.

3См.: Мунье Э. Персонализм. М., 1992.

ва), да и всей, смею думать, последовательно демократической, либеральной цивилизации с ее идейной, духовной стороны. По справедливому замечанию Ф. Хайека, "концепция правозаконности сознательно разрабатывалась лишь в либеральную эпоху и стала одним из ее величайших достижений, послуживших не только щитом свободы, но и отлаженным юридическим механизмом ее реализации"1.

5. В потоке событий. Революция и право. Развитие философско-правовых взглядов, их вхождение в жизнь, огранка, восхождение на новые, более высокие ступени сопровождалось "своим", развивающимся временем, когда происходило становление, формирование и упрочение свободного гражданского общества, его демократических институтов, права.

Характеризуя же саму механику соединения юридических и философских знаний, нужно постоянно держать в поле зрения то существенное обстоятельство, что право по своей основе — институт практического порядка, функционирующий в самой гуще жизни, а правоведение — наука по своей основе технико-прагмати- ческая.

С этих позиций важно видеть и то, что, прогремев набатом в годы демократических революций, прежде всего Французской, идеи свободы не сразу нашли достаточно полное и развернутое выражение в действующем праве стран, вставших на путь демократического развития. И не сразу, надо добавить, складывающаяся на основе идей свободы система философских взглядов обрела свой достаточно определенный облик, выступила в качестве гуманистической философии.

И в этой связи примечательно то, что История тут же вслед за счастливыми мгновениями озарения, героики и славных свершений демократических революций (увы, во многом наносных, иллюзорных) преподнесла

Хайек Ф. Дорога к рабству // Вопросы философии. 1990. № 11. С. 128.

людям горькие уроки, продемонстрировав, наряду со всем другим, противоречивость и глубокую порочность самого феномена "революция".

Пожалуй, самым жестоким уроком для демократии в славное героическое время первых буржуазных революций стало то обстоятельство (весьма существенное для понимания миссии права), что лозунги свободы, даже получившие превосходное воплощение в словесных формулах исторических документов — декларациях, конституциях и в сентенциях ряда властителей дум той поры, таких, как Жан-Жак Руссо, — сами по себе не только не обеспечивают фактическую реализацию свободы на практике, но и, к несчастью, служат каким-то стимулом и чуть ли не безотказным оправданием, индульгенцией для бесчеловечных кровавых дел, революционных драм.

Такой драмой еще в обстановке восторга, вызванного Французской революцией, стала страшная якобинская диктатура, показавшая, что лозунги "идеального государства", "власти народа", "свободы и братства", причем сопровождаемые практикой свободных выборов, могут прикрывать жесточайшее своеволие вождей — вожаков толпы и стихии. И именно эти годы сделали еще более очевидным тот неумолимый "социальный закон" (он, кажется, так и не дошел до ума людей на опыте предшествующих революционных сломов), что всякая револю-

ция неотделима от насилия. Насилия в крайних своих значениях, не только допускающего, но предполагающего прямое уничтожение человека — людей, объявляемых без юридических процедур и правосудия "врагами", "бандитами", "террористами" "контрреволюционерами" и т. д. Насилия тем более страшного, что оно, прикрытое героикой и революционным восторгом, благообразными формулами и фанатизмом, глубоко проникает в недра общества и уже в последующем долго-долго дает о себе знать.

Революции поэтому, сколь бы ни были значительны их причины, объявленные цели и романтически обаятельна революционная героика, всегда жестоко бьют по людям,

нередко прежде всего — по своим верным сынам и служителям (отсюда и знаменитая формула о том, что революция "пожирает своих детей").

Судя по всему, кровавая якобинская диктатура в те далекие годы не поколебала общего революционного настроя, порожденного революцией, долгое время воспринималась как некоторая вроде бы вполне оправданная издержка бурных революционных событий, простительная для фанатов-революционеров. Тем более что в то и в последующее время работал, казалось, чуть ли не единственный институт, будто бы обеспечивающий незыблемость демократии, — свободные выборы. И, пожалуй, только в нынешнее время, в XX—XXI вв., когда идеологи наиболее жестоких в истории человечества коммунистических режимов открыто называли якобинцев своими прямыми предшественниками, стало ясным, как чудовищный монстр революционного насилия и террора ворвался в жизнь людей и затаился в ожидании новых жертв и потрясений.

Другой урок того же времени — это имперское правление во Франции тех лет. И здесь под обаянием революционных лозунгов и революционной эйфории в жизнь общества наряду с рядом позитивных сторон (издание Гражданского кодекса — одна из них) вошли как бы родные сестры бескрайней революционной диктатуры — "революционная война" и "империя".

До настоящего времени мы еще не осознали с необходимой ясностью то существенное обстоятельство, что революция — это не что иное, как известным образом облагороженная война, война за власть и ее удержание, осуществляемая теми же средствами, что и всякая война (с той лишь разницей, что это война внутри страны). А война в свою очередь — не что иное, как беспощадное вооруженное насилие, насилие в крайних своих значениях, т. е. с уничтожением людей, в том числе неизбежно невооруженных и непричастных людей, — террор, притом широкомасштабный государственный террор. Ибо все обозначенные явления (и революция, и война, и террор)

с точки зрения человеческих измерений — одинаковы, однопорядковы. И первое, и второе, и третье одинаково построены на насилии, на возможности прямого уничтожения людей, убийства. И первое, и второе, и третье равным образом могут быть отнесены к внеправовым явлениям — явлениям, находящимся "по ту сторону права", — там, где господствует хаос произвола, беспредельное бесчинство и своеволие (оправдываемые при особых переломных исторических обстоятельствах только так, как может быть оправдана неотвратимая стихия).

И если ныне индивидуальный и групповой террор, кажется, получает всеобщее осуждение, то до нашего сознания никак не доходит тот факт, что другие родные сестры террора — революция и война — также имеют террористическую природу и достойны не менее суровых оценок.

Наполеоновские войны, потрясшие Европу в начале XIX в., хотя и проходили под знаком обаяния лозунгов и романтической атмосферы Французской революции, с другой стороны — в какой-то мере легализовали практику захватнических войн и повлекли чудовищные жертвы, в противовес ценностям возрожденческой культуры реанимировали средневековые стандарты традиционного общества, низвели лишение человека жизни до некой "просто потери".

Другая беда, происшедшая вслед за славными революционными свершениями конца XVIII в., — это воцарившаяся в годы наполеоновского правления империя. И опять-таки здесь надлежит высказаться по одному из общих вопросов обществоведения. Суть вопроса в том, что власть, опирающаяся на насилие, легализованное революцией, тем более в обстановке победоносных революционных войн, неизбежно превращает ее в могущественную авторитарную силу, которая в условиях обширных многонациональных территорий приобретает имперский облик с имперскими тенденциями и атрибутами власти. А отсюда еще одно несчастье (быть может, самое страшное, роковое, непосредственный источник всех других

бед) — пришествие и воцарение среди населения имперского державного сознания, превращающего людей из гордых граждан, свободных и ответственных личностей в послушных подданных, безропотно оправдывающих насилие и государственный террор, готовых переносить бесправие и унижение во имя сознания имперского вели - чия, своего превосходства над другими людьми и крох завоеванных богатств.

Если подходить к послереволюционной поре, вылившейся в наполеоновское правление, с более широкими социальными мерками, то отчетливо можно различить те глобальные негативные процессы, которые может вызвать свобода, рождаемая революцией. Это — гигантское, неконтролируемое усиление власти, ее террористические нравы, беспредельные самоуправство и бесчинства, формирование громадных (имперских) государственных конгломератов, вновь бросающих людей в условия унижения, полурабства, "сладостного бесправия".

Выпущенные "на волю" в условиях свободы, даже при функционировании порядков свободных выборов, демоны власти, идеологические фантомы и сделали неизбежной во Франции, в других европейских странах череду сменяющих одна другую полос реакции, реставраций, "новых наполеонов", войн, революционных потрясений1.

1 И еще одно общее соображение на тему революции и насилия. Один из выдвинутых революционной бурей постулатов, поддерживаемых мыслителями эпохи Просвещения, — это постулат о неизбежности насилия в обстановке, когда у народа нет иного способа "свергнуть тирана".

С позиций сегодняшнего дня очевидна уязвимость и, пожалуй, даже упречность, трагическая опасность приведенного постулата. Насилие, даже использованное против тирана, заряжается импульсом допустимости насилия вообще, возможности его использования во имя какихто идеалов. И надо сделать все-все-все, чтобы преодолеть его в существующих юридических формах. Во всяком случае, насилие "против тиранов" может быть как-то признано в традиционном обществе, притом признано относительно допустимым только при несовершенстве юридической системы, неспособной обеспечить смену власти, и невозможности легально добиться такого совершенства.

Насильственное устранение тирана и при указанных обстоятельствах может быть социально оправдано (под углом зрения права в широком

Конечно, все это — уроки. Но они ничего не стоят, если из них не делаются надлежащие практически значимые выводы.

И вот из всех невероятной сложности хитросплетений исторических событий, последовавших вслед за Французской революцией, наиболее важными, непреложными представляются, по крайней мере, три вывода, имеющие ближайшее отношение к теме настоящей работы.

Во-первых, это то, что дух свободы, ее значительность для человека, для будущего всего человечества со времен знаменитых американских и французских деклараций и конституций оказались в конечном итоге все же неуничтожимыми; они при всех ужасающих минусах и издержках стали выражением, знаком и символом человеческого прогресса, спасения и благополучия людей.

Во-вторых, при всей важности свободных выборов (всеобщих, равных, прямых, при тайном голосовании) при формировании властных учреждений государства они еще не обеспечивают демократического развития общества; при известных же исторических и ситуационных услови-

смысле) только так, как может быть оправдана неподконтрольная разуму стихия или самый крайний случай, да притом с таким непременным последствием, когда происходит не простая "смена лиц" на властвующих тронах, а наступает конец порядку, когда судьба общества зависит от одной лишь "смены лиц". И когда в соответствии с этим все участвующие в такого рода акции лица-революционеры не становятся властвующими персонами (при таком, увы, обычно принятом повороте событий в системе властеотношений все вскоре возвращается на круги своя), а навсегда покидают область жизни, где господствует власть, или отдают себя в руки демократического правосудия, действующего на основе международно признанных юридических установлений при безусловном доминировании неотъемлемых прав человека.

Впрочем, только что высказанные соображения о насилии и тиранах — не более чем умозрительные соображения, отдающие к тому же некой романтической мечтательностью. Жизненная практика еще ни разу не продемонстрировала примера, когда бы бескорыстные революционеры поступились властью. Напротив, она повсеместно показывала другое — революционные жертвенные свершения против тиранов по большей части тут же перерастали в разгул стихии, массо - вое истребление людей, захват имущества, — те "революционные акции", в осуществление которых тут же включались люди из криминального мира и которые неизменно завершались пришествием революционеров и их попутчиков к вершинам власти.

ях свободные выборы (плебисциты, референдумы) — да к тому же, как свидетельствуют уже современные данные, при развитии изощренных "технологий" и безмерной власти денег — приводят к результатам, обратным тем, в отношении которых строились демократические надежды и расчеты, — к установлению диктаторских, тиранических режимов власти.

И в-третьих, более чем двухсотлетний период существования демократической культуры, рожденной Французской революцией и североамериканской государственностью, показал, что ее реальное осуществление требует (вслед за внедрением в жизнь великих лозунгов свободы и учреждения институтов демократической государственности) всестороннего развития позитивного права, закона. При этом — такого позитивного права, такого закона, которые способны глубоко и накрепко воплотить начала цивилизованной свободы (свободы "в праве" и "через право") в само бытие людей, в саму прозу жизни, в быт и повседневную практику людского бытия и общения. То есть требует обретения демократическими лозунгами и принципами правовой плоти: их реализации в виде системы отработанных юридических конструкций, институтов, которые были бы способны сделать указанные лозунги и принципы реальностью.

6. Гражданские законы. А в этой связи — более конкретизированное замечание об отмеченной ранее сложной диалектике развития философии права. После того как в главных своих очертаниях сложилась философская основа философско-юридической науки, последующее накопление интеллектуального материала, уготовленного ходом Истории для философии права, происходило вслед за все большим утверждением в жизни западноевропейских стран и США демократической и правовой культуры, рожденной Французской революцией, а главное — в процессе развития позитивного права как нормативноценностного регулятора, в потоке многообразных событий, в сложных, порой драматических взаимосвязях по-

зитивного права с его человеческой основой — естественным правом и с властью.

Ключевым звеном в этом многосложном процессе ста-

ли гражданские законы (общее, прецедентное право в его цивилистической значимости).

Развитие законодательства, всего комплекса институтов позитивного права в Европе, в странах Америки, Азии в XIX—XX вв. представляет собой пеструю, многоплановую картину, охватывающую все сферы общественной жизни — от конституционного регулирования до юридической регламентации фабрично-заводских порядков, бытовых и семейных отношений. Но, спрашивается, что все-таки может быть отмечено как наиболее важное, существенное, что произошло в характере и содержании законов, во всем позитивном праве после того, как в эпоху Просвещения в громогласных революционных документах — Декларациях, Конституциях прозвучали лозунги и формулы свободы, их верховенства, неотделимости от личности? И в чем должна была бы состоять миссия позитивного права, чтобы придать реальность указанным лозунгам и общим формулам? И не допустить те беды, которые обрушились на общество?

Такого рода вопросы тем более оправданны, что по внешним показателям юридический быт позднего европейского средневековья отличался как раз таким максимально развернутым, казалось бы, предельным насыщением многообразных юридических документов, регламентов, уставов, дотошно регламентирующих "все и вся", что создавалось впечатление, что возможности позитивного права вроде бы полностью исчерпаны.

И вот решающую роль среди законов, имевших по своему значению эффект прорыва в праве континентальной Европы, а затем и всего мира, сыграли как раз гражданские законы. Это — французский Гражданский кодекс 1804 г. (Кодекс Наполеона) и Германское гражданское уложение 1896—1900 гг. (а вслед за ними ряд других гражданских законов, таких, как швейцарский Гражданский кодекс; и, что не менее важно, соответствующая циви -

листическая, гражданско-правовая культура общего, прецедентного права стран англо-американской группы).

Именно гражданские законы и в целом цивилистическая, гражданско-правовая культура — это те главные факторы, с помощью которых идеалы свободы, демократические и правовые ценности фактически реали-

зуются в самой материи права (конструкциях и институтах), а в этой связи — реально воплощаются в повседневной жизни граждан, во всех многообразных проявлени-

ях этой жизни, и тем самым с юридической стороны обеспечивается реальное формирование современного свободного гражданского общества.

Здесь следует отметить ряд существенных моментов. Прежде всего гражданские законы, как ничто иное, выражают "связь времен", причем по основополагающим институтам человеческой культуры. Ведь гражданские законы Франции и Германии, как и гражданские законы других стран (вся цивилистическая, гражданско-право- вая культура), — это прямые преемники одного из великих шедевров культуры, заложенных в античности, — частного права, его уникального, непревзойденного юридического богатства, выраженного как в идеях частного права, так и в отточенных юридических конструкциях, строгой и точной лексике, математически стройных формулах и классификациях. Можно с достаточной определенностью утверждать, что юриспруденция оказалась, в сущности, единственным участком современной культуры, который напрямую, по большей части чуть ли не в первозданном, готовом виде воспринял одно из высших достижений культуры античности, выраженное в римс-

ком частном праве.

И в этой связи — еще один существенный момент. Гражданские законы стали восприемниками таких достижений культуры, которые обогащены разумом. Большинство древнеримских юридических формул и сентенций — не результат сглаженной и усредненной коллективной проработки, характерной для законодательного правотворчества, а плод сильного и оригинального ума. Но не ме-

нее существенно и то, что древнеримские конструкции и формулы стали уже после периода расцвета древнеримской правовой культуры во II—III вв. предметом интеллектуальной обработки, раскрывшей их значение "писаного разума", — сначала в юстиниановской систематике (VI в. н. э.), а затем, спустя столетия, в проработках глоссаторов и постглоссаторов, приведших к формированию нового интеллектуально-правового шедевра — "права университетов" средневековой Европы.

Гражданские законы в нынешнее время восприняли не просто тысячелетиями отработанную с технико-юри- дической стороны и в этом отношении совершенную юридическую материю. Они восприняли именно ч а с т н о е п р а в о — такую сферу права (противостоящую праву публичному), которое со времен античности реализовало свободу людей непосредственно в правовой материи и как будто уготовано для современной эпохи. Ибо частное право — это как раз такая юридическая сфера, которая непосредственно, напрямую воплощает достижения культуры, свершения разума в области регулирования внешних практических отношений равных и свободных людей и одновременно не зависит от усмотрения власти. Оно, стало быть, в демократическом обществе при достаточно развитой юридической культуре и есть один из тех элементов в праве, который позволяет юридической системе возвыситься над властью.

Ведь частное право — "частное" не потому, что оно касается "частной жизни", сугубо личностных, интимных сторон человеческих дел и отношений (хотя оно охватывает и эти участки нашего бытия), а главным образом потому, что оно юридически закрепляет равный для вех, автономный, суверенный статус личности и свободу личности в ее, данной личности, делах. В последующем ход изложения в этой книге еще приведет к более подробной (и в чем-то, быть может, неожиданной) характеристике частного права, связанной с категорией чистого права [III. 13. 2]. Сейчас же важно обратить внимание на

то, что именно в частном праве возникает парадоксальная ситуация, которая и делает "право правом" — возвышает юридическую систему над государством, его произволом.

И наконец, такая еще характеристика гражданских законов, раскрывающая их миссию, их роль в формировании и развитии современного гражданского общества. Гражданские законы — это как раз те юридические установления, которые, по-видимому, носят наиболее приземленный, утилитарно-деловой характер, они касаются всех людей страны, ежедневно, а то и ежечасно воспроизводятся и воспроизводятся в нашей безостановочно повторяющейся повседневности. Изо дня в день, от раза к разу. И это не некий минус (как может показаться на первый взгляд), а, напротив, гигантское уникальное преимущество гражданских законов, исподволь упорно превращающих свободу людей в повседневную и само собой разумеющуюся данность. Непрерывно повторяясь, влезая во все закоулки нашего человеческого бытия, гражданские законы, как ничто другое, способны "приручить к себе людей" — стать непреложными правилами, напрямую входящими в образ жизни, в повседневную действительность, в наши нравы, в саму прозу наших жиз-

ненных дел. А значит, и включить людей — всех людей! — в атмосферу реальной, обеспеченной, цивилизованной свободы\

В этой связи свобода людей и становится непреложной реальностью, а отсюда реальностью становится и общая атмосфера безусловной недопустимости любых ее нарушений, признания в качестве безусловных элементар- но-необходимых условий и гарантий для осуществления свободы человека, его достоинства, высокого статуса.

Словом, свобода человека — отдельного, автономного человека! — при помощи гражданского права входит в быт, в повседневность. И это, быть может, является наиболее надежным показателем современной западноевропейской (причем персоноцентристской) культуры, того, что в жизни общества возникла устойчивая, твердая пра-

вовая почва для практической свободы отдельного, автономного человека, личности и, следовательно, для существования и развития современного свободного гражданского общества.

Можно, пожалуй, утверждать, что именно гражданское право воплощает в адекватной нормативно-юриди- ческой форме ту "игру свободы", которая, по мнению Шеллинга, выражает наиболее существенную сторону миссии права в современном обществе. Обратим внимание — не "правила игры" (они выражены во всем праве), а именно цивилизованную игру свободы, которая и раскрывает наиболее мощные позитивные творческие, созидательные силы в жизни людей. Как справедливо отмечено И. А. Покровским, "гражданское право исконно и по самой своей структуре было правом отдельной человеческой личности, сферой ее свободы и самоопределения. Здесь впервые зародилось представление о человеке как субъекте прав..."1.

Франция, Германия, Швейцария, Нидерланды, другие западные страны (ряд стран других континентов — таких, как Чили), в которых утвердились гражданские законы, в XIX—XX вв. прошли непростой путь развития. Путь

спериодами застоя, войн, разрухи и, что особо пагубно,

страгическими сломами в политико-правовой жизни, когда в таких странах, как Германия, Италия, Испания, воцарялись фашистские тоталитарные режимы. И все же надо видеть, что в эти трагические годы в странах, брошенных в бездну фашизма, сохранялись островки правовой западноевропейской культуры и либеральных ценностей, выраженные в гражданском законодательстве. И вовсе не случайно поэтому так быстро, воистину стремительно, состоялось в этих странах демократическое возрождение

— не только вновь утвердились и заработали в оптимальном режиме свободная рыночно-конкурентная экономика и институты парламентаризма, но и произошли новые крупные перемены в праве.

1 Покровский И. А Указ. соч. С. 309.

7. Революции в праве. В цепи реальных событий XVIII—XX вв., ставших основой формирования и развития гуманистического права и соответствующих философ- ско-правовых идей, есть события наиболее значительные, поворотные, обозначившие начальную и завершающие фазы становления европейской (западной, персоноцентристской) правовой культуры.

Конечно же, как уже упоминалось, решающую роль сыграла здесь вся возрожденческая культура, эпоха Просвещения, процесс перехода к последовательно демократическим, либеральным цивилизациям, к демократическому переустройству стран, вставших на путь модернизации. Все это и привело к таким крупным переменам в политико-юридической сфере жизни общества, которые с полным основанием можно назвать п е р в о й (антифеодальной) "революцией в праве" — реальным прорывом в право новой эпохи, современного гражданского общества (права дозволительного порядка)1.

И если в эпоху Просвещения к концу XVIII — началу XIX в, в Европе и Северной Америке произошли буржуазные революции со всей гаммой присущих им противоречивых свойств, то одним из безусловно положительных последствий таких революций является как раз "революция в праве".

Основой такой "революции в праве" стали отмеченные ранее социальные и политические процессы, в соответствии с которыми человек как личность начал высвобождаться из-под рабско-крепостнических оков власти и религиозной идеологии. Именно тогда великие просветители той поры выдвинули идеи, связывающие закон, право, правосудие не только с общими этическими и рели-

1 Сразу же оговорюсь: термин "революция" в отношении права с учетом сути революций в обществе, неотделимых от насилия и террора (о чем говорилось в предшествующем изложении), используется с немалой мерой условности. И конечно же, в данном случае имеются в виду не какие-то насильственные акции и даже не сопровождающая их романтическая героика, а только то, что позволяет использовать термин "революция" в естественных и технических науках, — скачкообразный переход из одного качественного состояния в другое.

гиозно-этическими началами, но и сообразно идеям естественного права с самими основами человеческого бытия — со свободой отдельного, автономного человека.

Революция в праве, основанная на "духе" и идеях Французской революции, нашла выражение в категориях естественных прав человека. Причем (и это главное!) из множества прав, обусловленных разнообразными условиями и требованиями жизнедеятельности (прав нередко полумифических, ритуальных, иллюзорных или зависящих от конкретного состояния общества или даже

у с м о т р е н и я в л а с т и ) , в ы д е л и л и с ь и м е н н о н е о т ъ - е м л е м ы е п р а в а ч е л о в е к а, которые стали н е п о с р е д с т в е н н ы м в ы р а ж е н и е м — п р о ш у в н и м а н и я ! — с а м о й с у т и чело веческо го бытия, сокро венной основы сообщества людей — с в о б о д ы во всех ее мно гообр азных жизненных проявлениях: сво бо да слова, не - п р и к о с н о в е н н о с т ь л и ч н о с т и , п р а в о в ы б и р а т ь с в о и х п р а -

в и т е л е й и д р .

Достойно пристального внимания то обстоятельство, что в соответствии со взглядами ряда видных мыслителей неотъемлемые права человека должны рассматриваться, причем наряду с демократией, в качестве основы современного гражданского общества, правового, конституционного государства. Ю. Хабермас, например, рассматривая главное наследие Французской революции (которая по значению для развития человечества, по его словам, ни с чем "не сопоставима"), указывает на то, что "демократия и права человека образуют универсальное ядро конституционного государства"1. И вот здесь особо важно то, что современная либеральная теория институализирует равные свободы для всех и понимает их как субъективное право. Поэтому для сторонников либеральной теории — именно в данном месте обратим повышенное внимание на этот момент — "права человека обладают нормативным приоритетом перед демократией"2

(курсив мой. — С. А.).

1Хабермас Ю. Указ. соч. С. 57, 60.

2Там же. С. 34.

Сказанное относится к концу XVIII — началу XIX в., к тому времени и к тем событиям, которые названы первой "революцией в праве".

Прошло более столетия.

Ключевыми, поворотными для развития права в середине и во второй половине XX в. оказались события 50—60-х гг., во многом явившиеся не только результатом общего постиндустриального социального развития, но и своего рода правовой реакцией на кровавый кошмар фашистского и сталинского тоталитаризма. Именно тогда вновь произошли крупные перемены в праве. Перемены, затронувшие юридические системы развитых демократических стран и означавшие по сути дела не что иное,

как в т о р у ю (антитоталитарную) "революцию в праве".

Основой таких перемен стало возрождение естественного права, и не просто возвращение в сегодняшние дни того, что было ранее, а возрождение, означающее

н о в у ю ж и з н ь естественного права.

Главное, что характерно для возрожденной теории естественного права, это такая ее характеристика, когда естественное право разворачивается не непосредственно к проблемам власти как таковой, а напрямую, сообразно идеологии свободы Французской революции, к человеку, концентрированно выражается в неотъемлемых правах личности. Да так, что естественное право — обратим внимание на этот пункт! — приобретает непос-

редственное юридико-регулятивное значение1.

Ведь в первые десятилетия XX в. прирожденные права человека еще не стали в демократических странах первоосновой демократической правовой системы. Более того, в обстановке социалистических иллюзий они начали заслоняться представлениями о приоритете "прав трудящихся", а затем были отодвинуты на периферию общественного мнения грозными опасностями, связанными с

1 См.: КистяковскийБ. А. Социальные науки и право. Очерки по методологии социальных наук и общей теории права. М., 1916. С. 508.

гитлеровскими и коммунистическими экспансионистскими акциями 30—40-х гг., ужасами сталинского и нацистского тиранических режимов, бедами Второй мировой войны.

Но именно эти ужасы и беды вызвали к жизни новую и, к счастью, более продуктивную фазу возрождения естественного права в послевоенное время, которая и стала мировоззренческой основой такого крупного перелома в правовом развитии, когда возрожденное есте-

ственное право обретает непосредственное юридико-ре-

гулятивное значение. Так что последовательно правовой путь, реализующий возрожденную естественно-правовую концепцию, поднятую на высокий уровень общественного признания после Второй мировой войны, в развитых демократических странах Запада на деле начал реально осуществляться в 50—60-х гг.

Все это и отличает решающую сторону трансформации позитивного права на современной стадии демократического развития. Стадии, отражающей наиболее значимую, по всем данным, социальную потребность послевоенного времени, когда со всей остротой дала о себе знать необходимость такого преобразования действующего права в демократических странах, которое положило бы конец самой возможности установления режима тира-

нии и беззакония. И именно тогда идеи прав человека, имевшие характер общих деклараций, переступили порог сугубо декларативных положений, начали обретать известную институционность и выступать в качестве регулятивных юридических принципов — непосредственной основы наступления юридически значимых последствий.

Существенный шаг в этом направлении был сделан уже в первые послевоенные годы. В декабре 1948 г. ООН приняла Всеобщую декларацию прав человека, юридически на международно-правовом уровне закрепившую эту, ранее в основном декларативную, категорию. Затем конституции ряда европейских стран (притом — знаменательно! — прежде всего стран, испытавших на себе ужасы фашистской тирании — Германии, Испании, Ита-