были лично бескорыстны, деятельны, жалостливы и справедливы. Поправки личностью закона - это всем известная у нас, у русских, вещь: между тем ведь очевидно, что должно бы быть наоборот, дол- жен бы закон исправлять личность!»

3. Вопросы войны и революции

Русско-японская война. В. В. Розанов встретил начало войны с Японией с энтузиазмом, надеясь, что начавшаяся война обновит «сонную» русскую жизнь, даст новый импульс государственным преобразованиям и укреплению государственного организма Рос- сии: «Напряженное внимание, с каким все смотрят сейчас на Восток, не должно погасить деятельности внутри. Нужно и возможно ути- лизировать тог чрезвычайный и благородный подъем духа, который разлился по стране и удивляет нас взаимным радостным удивлени- ем. Никто не может сейчас ссылаться на сонность общества, как и упрекать кого-нибудь в эгоизме сердец. Время трудное есть всегда в то же время творческое или готовое к творчеству. В собственной нашей истории две эпохи, начало XVIII века и начало XIX века, мы знаем как такие, когда непрерывный военный шум и внешняя опасность сопровождались в то же время самою благотворною вну- треннею деятельностью, творческою, дальнозоркою, продуктив- ною, величайте благодетельною для всего наступившего столетия. Кутузов и Барклай-де-Толли были современниками Сперанскому и Мордвинову; борьба со шведами видела установление Сената, Синода, коллегий, построение Петербурга и великое вообще мно- жество “петровых дел” внутри России. И спрыснутые оживлением международным, гражданские посевы России этого времени подня- лись пышною нивою. Творилось все в эти десятилетия талантливо, спешно, смело. Все получило широкий замысел, широкую кладку фундамента. Борьба с “двадесятью языками” видела образование Государственного Совета и министерств. И, можно сказать, двад- цать первых лет XVIII века, десять первых XIX и годы 1860-1870 сложили весь остов видимой и осязаемой России»*. Однако под воздействием военных неудач настроение Розанова быстро меняет- ся в сторону большей критичности и скепсиса: «Ночь на 31 марта заставила содрогнуться всю Россию. Лица, разговоры - все сдела- лось серьезнее, нет еще вчерашнего спокойствия и уверенности, по крайней мере касательно ближайшего будущего, ближайших дней, хотя в конечной победе русского оружия никто, конечно, не сомне- вается. У японцев - ряд удач. У русских - ряд неудач. Мы потопи- ли брандер, и предназначенный (самими хозяевами) к потоплению. У нас потопили боевую единицу, предназначенную к победе или, во всяком случае, к борьбе, к работе, к защите отечества. Это - разни-

* Розанов В. В. Когда начальство ушло... С. 25-26.

271

ца! Мы ломаем щепки; у нас пробивают железо. Всякий думает, чем помочь отечеству. Одушевление России - небывалое. Единство, крепость духа - небывалые же. И вот, хочется сказать два слова о направлении этой великой поднявшейся духовной мощи. Гибель, в две минуты, “Петропавловска” вызвала у многих плач. Каково те- перь в семьях тех 600 человек, которые пошли ко дну в обломках раскаленного железа, среди грохота и визга машин, дыша паром, глотая соленую воду. Ад, - на пространстве нескольких десятков саженей, настоящий ад! И перед этим страданием, перед этим ис- пытанием кажутся маленькими наши гражданские жертвы. В одном дому - вяжут кисеты. В другом - моют белье. Режут и “подрубают” платки. - “Какого делать их цвета, красного или белого? Красный на- поминает кровь, лучше будем делать белые”. Так поднимается и так разрешается вопрос среди миловидных швеек, ныне собирающихся в кружки и общества, чтобы “вязать кисеты” и “подрубать платки”. В некоторых аристократических кружках шьют только рубашки; нижнего солдатского белья не шьют: Это “mauvais sujet”, переда- ваемый в более демократические ряды швеек. Между тем, события идут так серьезно, что хочется видеть более серьезности, более со- держательности в самом подъеме нашего духа. В более серьезных частях общества с первого же дня войны заговорили о... недоста- точной нашей дипломатической осведомленности; и в ближайшие дни - о недостаточной нашей морской подготовленности. Вообще, параллельно с подъемом духа сегодня - шла критика вчерашней нашей сонливости и распущенности*. Розанов категоричен и отча- сти истеричен: «Экзамен японский отбросил нас за 1812 год назад. В течение всего XIX века (сто лет!!) ничего подобного не случалось с Россиею: чтобы воевать 11 месяцев - и ни одного выигранного сра- жения, ни одного успеха, даже маленького - никакого!! Ничего! Нет России: по крайней мере в чем же проявляется, что она есть? В не- дошедших валенках? в броненосцах на дне порт-артурской гавани? В бегущем назад уже после прорыва князе Ухтомском? Нет, серьезно: в чем выражается, что Россия - естъ?\»**. Основная причина пора- жений, по Розанову, - отсутствие духовного единства общества, его атомизация: «Боже, до чего мы все разбежались по своим конурам и только и мыслим себя по профессиям, рангам, состояниям, почти по кварталам и домам! Пыль! Осталась пыль отдельных человеческих фигурок, а нация - где она? В чем она? Неизмеримый пояс границ в России - и в нем распыленные частицы, эти жалкие “обыватели” (что за термин!!), сидящие в мурьях своих, забитые, глупые почти, с вековыми сплетнями, с вековым навозом злобы, недоразумений, недомоганий около каждой мурьи?! Презренное сущест-вование. Служба и картишки, картишки и служба; еще ухаживанье за женой

* Розанов В. В. Когда начальство ушло... С. 26.

** Там же. С. 31.

272

ближнего. Что же еще? “Еще?!!... - Сон после обеда”. “Мало, душно!” “Рюмка водки за обедом... Смирновской, мягкой, как нигде в Евро- пе не выделывается”. Да, водка у нас лучшая в Европе. И сон такой сладкий, как нигде в Европе. И золотые сны? Позорное существо- вание. Измельчание литературы. Отсутствие науки. Университеты, высшие учебные заведения? Мальчики критикуют профессоров, а профессора заискивают у мальчиков. Что угодно это, а не универси- тет. Он “университет” только по вывеске, по штатам и “уставу”, где везде прописано “университет”. А по существу так же мало “универ- ситет”, как, например, и валенки, которые купили, а они “не дошли по назначению”, или даже вовсе и не купили, а только “в квитанции значится, что купили валенки и послали, а где они - неизвестно”. Так вот и университет: “неизвестно” где он; был основан, вывеску повесили, а его не вышло»*.

В. В. Розанов полагает также, что причина поражения в русско- японской войне - самоуничижение русского народа, наличие у него своего рода комплекса неполноценности: «Японская война - вся плод векового смеха над собою русских. Смеющийся над со- бою народ вообще не побеждает, и это было бы даже странно. Та- кой народ есть не субъект победы, а объект завоевания»**. Выход из создавшегося положения Розанов видит на пути формирования патриотизма и укрепления национального единства: «Россия и русские - вот что слилось бы! Вот чему слиться бы! “Россия для русских”: это пока торговый и промышленный термин: “русские” точно приглашаются “в Россию” открывать лавочки и мастерские, как звал немцев “в гости” Новгород. Но русские хотят (и не впра- ве ли?) быть не только “торговыми гостями” в России, а стать са- мою Россиею. “Россия - это я, - должен сказать русский народ; а каждый русский, указав на сердце свое, должен быть вправе ска- зать: “здесь бьется одна стодвадцатимиллионная часть России”, а не то чтобы: “здесь бьется сердце сапожника Иванова”, “это грудь столоначальника Алексеева”, “грудь журналиста Петрова”»***. «Мы хотим быть каждый одна стодвадцатимиллионная часть России и чтобы на каждом из нас была одна стодвадцатимилли- онная доля святых преданий Руси, ее воспоминаний, от Олега до XIX века, чтобы вокруг каждого пусть одною ниточкою, но было об- вито государственное знамя России, которое мы не унизим, как не унизили его Кондратенко, Смирнов и другие вчерашние “обывате- ли”. Мы не хотим, как немцы в Новгороде, только смотреть из окна, как шумят волны Волхова да собираются бояре и посадник что-то говорит о Новгороде. Мы сами новгородцы; Волхов наш, и Новго- род тоже наш. И земля наша русская, сокровище наше, сердце наше,

* Розанов В. В. Когда начальство ушло... С. 31.

** Новое время. 1912. 4 сентября.

*** Розанов В. В. Когда начальство ушло... С. 31.

273

где зарыты наши покойники, над которой мы плакали, о которой мы плакали - наша эта земля! Вот чувство одной стодвадцатимиллион- ной части русского отечества. Отечество - это мы в массе; сознание это необходимо уже для того только, чтобы масса чувствовала же что-нибудь священное в груди своей, чтобы она не впала в цинизм, хулиганство, лакейщину... А ведь это возможно, возможна и духов- ная смерть нации, которая паче материальной»*.

В конечном счете, Розанов расценил действия русской армии, России в целом в войне с Японией как национальное унижение, как «японский позор».

Первая русская революция. В оценке первой русской револю- ции Розанов демонстрирует типичную для него противоречивую позицию: от симпатии и поддержки революции до ее полного отри- цания в самых резких выражениях. В феврале-марте 1906 г. он пи- шет необычно большую статью «Ослабнувший фетиш», в которой пытается теоретически обосновать закономерность разрушения мо- нархического правосознания в России и оправдать революцию. Ви- димо, революция, показав свою мощь в октябрьской всероссийской политической стачке, в вооруженном восстании в Москве и других городах, произвела впечатление на Розанова. В психологическом плане это могло означать, что писатель, привыкший подчиняться силе и идти за силой, в какой-то момент увидел в революции новый источник власти, способной подорвать монархическое государство. Розанов говорит о «здоровой» стихийности, естественном харак- тере революции: «...Революционное состояние есть вообще такое, когда люди более становятся “похожи на себя”, чем в обыкновен- ное время, возвращаются к себе, в психологическое “домой”, теряя условность, сдержанность и искусственность, теряя ту небольшую долю лжи, с которой живут во всякое нереволюционное время»**. «Я заметил, что одною из могущественных стихий революции яв- ляется возврат к естественности, почти физической, почти как физическое движение. “Хочется потянуться”. “Хочется вытянуть- ся”. Сапоги жмут, сюртук теснит. Одною из поэтичнейших сторон революции, напр. первой французской, является то, что люди стали жить на улице почти как дома, проще говорить, откровеннее беседо- вать, кричать, махать руками...»***.

Факт революции в России означает, по Розанову, кризис ин- ститута монархии: «Ослаб великий фетиш! Сущность “распростра- няющихся республиканских идей” или “всех этих бродячих фанта- зий” заключается в том коренном и все более распространяющемся явлении, что, положим, гимназист, студент, учитель, учительница, профессор, ученый, писатель, “а под конец дней и крестьянин”, при

* Розанов В. В. Когда начальство ушло... С. 32.

** Там же. С. 148.

*** Там же. С. 152.

274

словах: “государь”, “монарх”, “царская особа” - просто ничего осо- бенного не чувствуют!»*.

По своим масштабам совершающаяся революция, по Розанову, - один из центральных узлов русской истории: «Не говоря о револю- ционных движениях 30-го и 48-го годов, которые буквально были “происшествиями” нескольких улиц, даже и великая французская революция была все-таки произведена Парижем и совершилась в Париже. В теперешнем движении России в революцию введены та- кие массы и пространства, а состав ее элементов и движущих сил до того сложен, как это и не мерцалось ни одной революции. От Жене- вы, старого гнезда русских революционеров, до Хабаровска - она в каждом, даже уездном, городке и, наконец, прямо местами по селам и деревням: везде у нее свои нити, узелки, гнезда; в одном месте она дозревает, в другом назревает, потушена или разгорается: но вообще в том или ином виде - везде есть. Поляки, татары, армяне - со сво- им прошлым, со своими ожиданиями и воспоминаниями, со своей исключительнейшею историею, которая, казалось, никогда не ка- салась ничего всемирного, - с той или иной стороны, открыто или затаенно, связались с русскою революциею и положили сюда же, в одно место, в сущности, - в руки русских революционеров, свою “ставку”. Таким образом, замотался впервые в русской истории мо- ток такой огромности и сложности, такой толщины и разноцветно- сти, что, конечно, его нет никакой возможности отнести на лопате куда-нибудь в сторону и выбросить в нечистое место. Невозможно и залить его из пожарного рукава»**.

Революция, согласно Розанову, - иррациональна и глубоко на- циональна: «Боже, она “национальна”, как лапоть, который всюду носят, или, точнее, как “обувь”, которая всем нужна. Если “все” ее делают, “все” от нее ждут, - то как же она не “национальна”, и что такое “нация”, как не это “все” и “все”?!». «Революция не имела бы полноты в себе и даже ее вовсе не было бы, если бы в ней отсутство- вали, как могучие двигатели, эти иррациональные элементы». И, на- конец, о героях революции говорится так: «Собственно, нельзя того скрыть, что революция почти вся делается молодежью, делается и в поэтической, и даже в физической ее части, - и ее можно опре- делить просто в двух словах: “Молодость пришла”»***. «“Архи- текторы” революции - совершенно обеспеченные, во всяком слу- чае, достаточно обеспеченные люди, но с “священным безумием” в себе, - испортившие, безнадежно испортившие свою биографию, сломавшие свой быт, семью, вышедшие из своего сословия “фан- тасты”, - ну, вот как кн. Кропоткин, переехавший в Париж, как идеалист Кравчинский [...] Эти “выскочившие из своей биографии

* Розанов В. В. Когда начальство ушло... С. 148.

** Там же. С. 144.

*** Там же. С. 145, 155.

275

люди” суть в то же время “герои, вошедшие в историю”, - о, в нена- писанные, темные ее страницы, которые, может быть, и есть самые священные. Где-нибудь схвачен, расстрелян “карательной коман- дой”. Только имя осталось, голый звук; через день и оно пропада- ет. А сколько, быть может, было здесь энтузиазма, - этот энтузиазм стольких зажег!»*.

Такие нетипично позитивные для Розанова оценки первой рус- ской революции он объяснял позднее так: «В сущности все мое революционерство в литературе было пустомельством. Я и тогда революции (1905-1906 гг.) не совсем сочувствовал: неопытность, зрелище кой-чего красивого (Элла и Шарлота) и “айда с гимнази- стами”. Что делать, молодежь люблю, со стариками противно. Но и тогда (1905-1906 гг.) в сущности ничему глубокому во мне не от- вечала революция. Что же такое, что “Шингарев” симпатичен? Что из этого следовало? Ничего не следовало. Ведь они все, и Шингарев (и Элла и Шарлота) умирают как скоты и в сущности и живут как скоты. Я полюбил (“прилепился”) в них это простое, элементарное, как дети-египтяне в своих коровах, воображая это “Бог весть что” [...] Господь с ними. И статьи мои в “Рус. сл.” мне просто противны»**.

После непродолжительного увлечения революцией писатель обрушился на нее со всей силой своего таланта, стремясь развенчать во всех отношениях. Если раньше Розанов ставил в заслугу револю- ции ее естественный и иррациональный характер, то позднее эти ее качества он назвал тяжелой патологией: «В революции нашей сверх политики, конечно, много этой “карамазовщины”, и даже политика, пожалуй, составила только приличный предлог вылиться наружу этой “карамазовщине”, которая до сих пор скучала взаперти и томи- лась бездействием. Много этой наследственной порчи крови, издер- ганных нервов и всякой нервопатии. Профессор Герье очень верно указывает, что эксцессы революционеров напоминают собою самые темные изуверные секты, с человеческими жертвоприношениями и со сладострастием собственного самозакалывания; напоминают персидских дервишей и шаманов монгольских пустынь. Хорошо из- вестно из истории культуры, что все эти изуверства имеют подпо- чвою себя ту же нервную психопатию, умственные и нравственные извращения. Революция - менее политика и более болезнь. “Про- граммы” только для нее предлог: а разжигающий уголек в душе ре- волюционеров, и именно стяжающих наибольшую известность, есть зачастую садистическое наслаждение кровью и страданием, приме- ры которого наполняют страницы истории медицины»***. Говоря о революционерах, он пишет: «Фанатизм здесь доходит до сомнамбу- лизма, до полной потере чувства действительности, до потери вся-

* Розанов В. В. Когда начальство ушло... С. 144.

** Розанов В. В. Мимолетное. С. 302.

*** Розанов В. В. Русская государственность и общество. С. 154-155.

276

кий связей с реальным миром под действием какой-нибудь грезы, утопии. Господа экспроприаторы и убийцы по всем действиям их - это совершенно невменяемые субъекты, разгуливающие на просто- ре вместо того, чтобы скромно сидеть на Удельной, и выполняю- щие намерения свои со всею отчетливостью и безостановочностью сумасшедшего...»*.

Основной смысл революции, по Розанову, - разрушать: «Рус- ская революция - это вовсе не идея, не мысль, не система. Они назы- ваются эс-деками и эс-эрами, и не для чего им именоваться социал- демократами, с которыми они не имеют ничего общего. Русская революция есть темперамент и больше ничего. Она вся заключает- ся в действии. Суть этих действий заключается в противодействии всему упорядоченному, всякой форме, порядку, системе»**.

Если раньше Розанов говорил об огромных масштабах револю- ции, то затем всячески принижал ее значение: «Повторяем еще раз, что России и правительству русскому совершенно неприлично при- нимать анархистов-революционеров за политическую партию или политическое мнение и считаться с ними как с политическою си- лою во всем правительственном составе, in corpore. Этот скверный оттенок ворам и убийцам придают только газетные их прихвостни, но достаточно понять, что собственное-то литературное и умствен- ное значение этих газеток убого, - чтобы взять все это дело в одни скобки, поставить под ним ярлык: “уголовщина” - и отнести это к ведению только той власти, которая специально “уголовщиной” за- нимается. Половина дерзости революционной, у нас - хулигански- революционной, объясняется тем, что в собственных глазах они играют роль “политиков”, чего-то “исторического”, многозначитель- ного, и робкая или неумелая власть помогает этому их самогипнозу. Сведите их с этой высоты, и эти хулиганствующие подонки из ин- теллигенции бросят заниматься таким “неинтересным делом”»***.

Русская революция 1905 г. для Розанова - это маскарад, где люди играют не свои роли, где господствует «хлестаковщина» с присущей ей бахвальством и враньем: «Что это было бы за Государ- ство с “историческим призванием”, если бы оно не могло справиться с какою-то революциешкой; куда же бы ему “бороться с тевтонами” etc., если б оно не справлялось с шумом улиц, говором общества и нервами “высших женских курсов”. И оно превратило ее в Polizien- Revolution, “в свое явление”: положило в карман и выбросило за за- бор как сифилитичного неудачного ребенка. Вот и все. Вся “исто- рия” ее от Герцена до “Московского вооруженного восстания”, где уже было больше полицейских, чем революционеров, и где вообще полицейские рядились в рабочие блузы, как и в свою очередь и со

* Розанов В. В. Русская государственность и общество. С. 231.

** Там же. С. 307.'

*** Розанов В. В. Там же. С. 140.

277

своей стороны революционеры рядились в полицейские мундиры (взрыв дачи Столыпина, убийство Сипягина. “Ряженая революция”: и она кончилась. Только с окончанием революции, чистосердечным и всеобщим с нею распрощанием, - можно подумать о прогрессе, о здоровье, о работе “вперед”. Эта “глиста” все истощила, все сожра- ла в кишках России. Ее и надо было убить. Просто убить. “Верю в Царя Самодержавного”: до этого ни шагу “вперед”*. «Хвастовство - всегда противно. Противнее хвастовства ничего нет. И вот этим- то противным пропитана вся революция. Все они влюблены друг в друга - влюблены в себя. Посмотрите «Подпольная Россия» у Кравчинского (Степняка). Прямо пишет эстетические святцы. Кро- ме “небожителей” и не встречается других». «...Революция умрет разом и вся, как только душа человеческая наконец пресытится зре- лищем этого монотонного вранья, хвастовства и самовлюбленности. Она умрет эстетически. Ну, а таковые вещи не воскресают. Людям будет вообще гадко глядеть на эту ораву хвастунов, лгунов и поли- тических хлыщей. Главное - последнее. “Хлыщ” может играть роль ‘/г века. Но века? Но 500 лет. Нет, нет и нет»**.

Если раньше писатель говорил о национальных корнях первой русской революции, то позднее о ее космополитизме и враждебно- сти русским традициям и устоям: «Все сдерживается, конечно, не полициею, а стойким и спокойным пребыванием массы населения, которая еще не сдвинута в основных своих слоях. Весь пласт город- ского и сельского люда спокоен. Революция собственно совершает- ся в единичных личностях и ими одними орудует, их одних имеет в своем распоряжении или у себя на посылках. Речи левых в Думе и печати об организации масс клонятся вовсе не к этой организации, а, напротив, к разрушения исторической и бытовой организованно- сти масс, к превращению их в человеческую пыль и к тому, чтобы поднять эту пыль революционным ветром. Вот в чем задача левых, которые идут стеною не против старого режима, а против социаль- ного строя, установленного веками и стоящего в тех же формах у нас, как и за границею. Русская революция есть только филиаль- ное отделение всемирной революции и местный пароксизм ее; но дело именно во всемирности, а не во временных и местных частно- стях. Оттого она так космополитична, оттого нимало не смущена “автономиею” или даже и отделением окраин, как не смутится и перед явным и нескрываемым более расчленением России: ей про- сто до этого дела нет, это вне круга ее интересов. Ибо по существу делают русскую революцию вовсе не русские люди, а русские - поскольку они космополитичны, безнациональны, выхолощены от всего русского»***.

* Розанов В. В. Листва. С. 219.

** Розанов В. В. Мимолетное. С. 194, 195.

*** Розанов В. В. Русская государственность и общество. С. 356.

278

В конечном счете, Розанов поддержал мероприятия, пото- пившие первую русскую революцию в крови: «...Мы требуем, на- против, чтобы Россия жила, действовала, - и на войну отвечала войною, раз она ей объявлена хотя бы в партизанской форме. Не настоящею, конечно, войною, - потому что какие же вояки эти ре- волюционеры стреляющие из подворотни и из-за бабьей спины: но вот именно объявлением на военном положении некоторых рай- онов. Не хочешь быть “караемым” - не совершай преступления. Не хочешь, чтобы тебя покарали быстро, энергично и без прово- лочек - не совершай преступления злодейского, беспримерного, наглого, массового, каковы были избиения сонных солдат и дей- ствительно беспримерные грабежи и анархические действия. Уж если кто, то только одно государство обладает правом оружия и правом даже крови...»*.

Первая мировая война. Первая мировая война всколыхнула в Розанове сильный патриотический подъем, что выразилось, в част- ности, в написании книги «Война 1914 года и русское возрожде- ние». Вместе с тем в дневниковых записях 1915-1917 гг. на десят- ках и сотнях страниц говорится о чем угодно (браке, семье, половом чувстве, церкви, литературе), но только не о войне. Тема войны звучит у него глухо, находится где-то на периферии его внимания. В этом смысле он не производит впечатление человека, всецело по- глощенного войной и живущего исключительно интересами войны, что выглядит контрастом на фоне позиционирования себя в каче- стве русского патриота и даже идеолога российского патриотизма. Розанов пытается дать геополитический анализ Первой мировой войны, обнаруживая острый ум и внимательный взгляд политолога: «Цивилизация вообще, Европа вообще уже втянулась в рамки того сухого и цинического существования, когда вообще ничего не дела- ется ради идеала... В Европе действительно настала и стояла какая- то удушливая атмосфера, которая казалось бесконечною... Тут не то что полякам, но и всем людям вообще становилось жутко и тре- вожно... Посмотрите, как “разделили” Африку? Что началось было в Азии? Во что превратилась, через какие-то неуловимые манипуля- ции, старая Турция, с Багдадскою дорогой и немецкими инструкто- рами, с низвержением старого султана и торжеством младо-турок?.. Пять колоссов, и только эти пять, расхватали по кусочкам землю (Россия не участвовала), - не озабочиваясь о других... В сущности в мире оставались, идейно и всячески, три колосса - Россия, Герма- ния и Англия, или Англо-Саксонский, Германский и Славянский мир... Опять - с противоречием, опять - с антагонизмом. - Не эти державы, но вся цивилизация вступила в какой-то Молохов ужас... Без надежд, без исцеления»**.

* Розанов В. В. Русская государственность и общество. С. 139.

** Розанов В. В. Последние листья. С. 292.

279

Розанов показывает себя также как неплохой военный тактик: «Если Англия в наступающем конфликте не уничтожит только что отстроенного великолепного флота Германии, но пока все-таки слабейшего, нежели английский флот, то через два или три года германский флот перевезет в Англию сухопутную германскую ар- мию для завоевания Англии. Когда, года четыре тому назад, в Пе- тербург и Москву приезжала английская миссия из первых лордов страны и епископов, - смысл этого посещения не был нисколько темен ни для России, ни для Англии. Ни славянство и Россия, ни Франция, ни сама Германия не положили так много из своей будущности “в залог” при начинающемся чудовищном “метании карт”, как именно Англия. Если другие положили “нечто” и даже “много” в игру, то Англия в ней “заложена вся”. Воображать, что этого не знают и не видят на берегах Темзы, - могут только при- творяющиеся или дети. И только такие могут говорить, как теперь говорят со смущением многие в Петербурге, о каком-то “нейтрали- тете Англии”»*.

Но все-таки главное для Розанова не военно-тактический, не военно-политический и даже не социологический аспект войны, а культурно-цивилизационный, биологическо-расовый. Розанов оценивает начавшуюся войну как борьбу двух рас, двух культур: славянской и германской: «Это будет великая расовая и культур- ная борьба. Это будет именно - не война, а борьба»**. «Напор гер- манских племен на славянские - завершился: Германская империя объявила войну Российской империи. Исполин пошел на исполина. За нашей спиной - все славянство, которое мы защищаем грудью. Пруссия ведет за собой всех немцев - и ведет их к разгрому не одной России, но всего славянства. Это - не просто война; не политиче- ская война. Это борьба миров между собой. Да не будет малодуш- ного между нами. Сейчас одна мысль: об единстве, крепости духа, твердом стоянии перед врагом. Будем все как один человек, будем как в войну 12-го года. Это - вторая “отечественная” война, это - за- щита самых основ нашего отечества. Забывшаяся Германия видит, и всегда видела, главное ограничение своего могущества и необуздан- ных притязаний в могуществе России и силе духа ее армии. Гер- мания повторила в объявлении войны России тот жест, какой сде- лала Австрия в отношении Сербии перед войной. Что это значит? Не хотела ли Германия выразить этим, что она смотрит на Россию и уважает Россию не более и не иначе, чем Австрия - маленький славянский народ? Ближайшие недели и месяцы покажут, так ли всепобедителен немец, как он представляется самому себе. Мужай- ся, русский народ! В великий час ты стоишь грудью за весь сонм славянских народов, - измученных, задавленных и частью стертых

* Розанов В. В. Последние листья. С. 264-265.

** Там же. С. 266.

280

с лица земли тевтонским натиском, который длится уже века. Если бы была прорвана теперь “русская плотина”, немецкие воды смыли бы только что освобожденные русской кровью народы Балканского полуострова...»*.

В своей защите славянских интересов Розанов порой напоми- нает искусного демагога, стремящегося поднять градус национали- стического угара: «Второй центр напряжения электричества - это все нагнетаемая и нагнетаемая на славянство тоска обид и униже- ний от немцев и от мадьяр, в данном пункте опирающихся на нем- цев. Прусская провинция “Померания” - это старое славянское “Поморье”. Славянское название немецкой провинции происходит от того, что когда-то была она населена славянским племенем, от которого не сохранилось ни языка, ни веры - ничего. Все славяне были совершенно онемечены, т.е. изглажены в лице и языке своем. Также немецкая река “Эльба” - есть великая река “Лаба” славян. Самая середина Пруссии лежит на славянских костях, как равно прекраснейшая провинция Австрии Богемия, - есть окатоличен- ная, разбитая и униженная славянская Чехия с великим своим священником Иоанном Гусом, которого живого сожгли на костре. И во всю историческую судьбу свою Австрия, подталкиваемая Германиею, мучила и издевалась над славянством и православною церковью. То, что она так жадно и ненавидяще бросилась сейчас на Сербию, - собственно давно знакомый миру аппетит старой Волчицы. Она всегда питалась славянской кровью и славянской верою»**.

В то же время Розанов справедливо оценивает идеологическую подкладку захватнической войны со стороны Германии: «Немцы, которые всегда любили подводить философию под срои грубые и хищные аппетиты, - сочинили даже целую теорию о полной не- пригодности всего славянского племени, в том числе и русских, к образованию и культуре. Устами теперешнего императора своего и великого Бисмарка, они высказывали мысль, что славяне слишком мягки и женственны и не умеют и не могут быть самостоятельны; но что в слиянии с мужественным тевтонским племенем они мо- гут дать превосходную помесь, способную к культуре и политике. Это значит, что славяне могут быть отличными рабами немцев, и их ученые даже производят имя “славян” от латинского слова “sclavi”, “рабы”. “Прирожденно-рабская нация”, русские и славяне могли бы превосходно быть батраками у их дворян, нести солдатчину под “прусским лейтенантом”, которым так восхищался Бисмарк, - и вообще продолжать роль полабских славян возле рыцарственной и философствующей тевтонской расы... И вот ныне поднялся этот “бесхарактерный” и “женственный” русский мужик, чтобы показать

* Розанов В. В. Последние листья. С. 256-257.

** Там же. С. 265.

281

соседям, что не такая уж он “баба”, как рассчитывает его сиятель- ство, прусский юнкер»*.

Настроение Розанова от начала Первой мировой войны и на всем ее протяжении заметно меняется. Поначалу он - оптимист, подбадривающий себя и других и находящий много ценного в на- ступившей войне: «Есть что-то спасительное в этой войне, подняв- шей мужчин и женщин, взрослых и детей... Поднявшей и кинувшей всех - в единство... Последствий ее, действия ее - нельзя обозреть; во всем объеме оно скажется через десяток лет. Мы было закисли в разговорах, в рассуждениях, и в обычном оттенке их - в раздражи- тельных спорах. Превосходная сторона войны заключается в том, что она в сердцевине своей есть страшная до страдальчества рабо- та и вокруг себя на необозримом пространстве вызывает тоже дея- тельный труд, безостановочный ни на одну минуту. На всю страну пахнуло реальным, свежим воздухом. Многие явления, терпимые в мирное время и в которых душа невольно загнивала, - стали не- мыслимы. Например, сплетни. Ни злословию, ни кутежу, ни мелко- му “ничегонеделанью” - нет места, некуда упасть»**. От грядущей войны у него захватывает дух: «Что-то неописуемое делается везде, что-то неописуемое чувствуется в себе и вокруг... Какой прилив мо- лодости. На улицах народ моложе стал, в поездах - моложе... Все за- быто, все отброшено, кроме единого помысла о надвинувшейся поч- ти внезапно войне... В Петербурге ночью - то особенное движение и то особенное настроение, разговоры, тон, - то самое выражение лиц, какое мы все и по всем русским городам знаем в Пасхальную ночь. Ведь и Пасху мы называем “красною”; христосуемся красным яичком, окрашенным в этот именно цвет по символу искупительной крови... Дрожит напряжением русская грудь и готовится вступить в пасхальную “красную” годину исторических судеб своих, дабы под- вигом и неизбежною кровью искупить спасение тех остатков брат- ских народов, одна половина которых лежит мертвыми костями под тевтонским и мадьярским племенем, а за другую, еще живую поло- вину наших братьев, теперь пойдет последний спор и окончательная борьба».

Розанов хочет верить в свой народ, в его способность победить врага: «В русском народе - глубоко историческое чувство. Он со- знает громаду свою, мощь свою, он знает, что мощь и громада эта “не напрасно лежат у Бога”. И знает также, что множество народов смо- трят на эту громаду: одни - с ревнованием, ненавистью и опасением, другие - с надеждою, как на покров и щит свой»***. Для Розанова начавшаяся война - историческая возможность возрождения Рос- сии на основе изживания губительной подражательности и разви-

* Розанов В. В. Последние листья. С. 265-266.

** Там же. С. 322-323.

*** Там же. С. 255.

282

тия национальных ценностей. В этой связи он одобряет переимено- вание Петербурга: «Государь повелел именоваться нашей столице “Петроградом”. Внешность, названия, одежды, как нам объяснял с кафедры историк Серг. Мих. Соловьев, - не пустяки. Они знаме- нуют поворот духа, это есть знамя движения, которое собирает и объединяет около себя людей. Взяв немецкое имя для столицы, им устроенной, Великий Петр сказал ясно, чего он хочет, как он думает. Мы два века шли по этой думе, по этому “хочу” - и пришли спер- ва к его “реформам”, к благополучным войнам, и вообще ко многим успехам политики и гражданственности; но одновременно пришли и к построению целого миросозерцания “западничества”, отврати- тельное и неотвратимое дитя коего есть маленький уродец - “ниги- лизм”. Все стало мелеть и мелеть - и государственность, и политика; ибо какие же строители царства суть нигилисты? Они и на своих ногах не стоят - пьяны без алкоголя. Могучее “хочу” Государя в от- ношении наименования столицы указует нам другие родники бы- тия: славянский мир и все те нравственные и политические начала, какие указывали славянофилы. Итак, заря новой войны - не только племенная война с германским миром, а и культурное возрождение на исконных русских началах»*.

По мере увязания России в войне, ее растущих военных неудач оценки Розанова меняются. Он не просто критикует русскую армию или военное руководство, Розанов как типичная русская кликуша занимается самоедством в своем стремлении доказать слабость и болезненность всего русского: «Все русское неловко и все русские неловки - вот в чем дело. Гораздо раньше этой войны (1914 г.) я наблюдал “на открытых сценах” летних театров, “на трапециях”, когда “играют ножами и шарами”, кидают тарелки и “курят труб- ку 3-х саженной длины, причем исходит музыка” (видал на Бас- сейной - удивительно), то, до чего “если немец” - занимательно, а если русский - то аляповато, безвкусно и неинтересно. Тоже пытал- ся читать “Приключения русского сыщика Питулина” - николько не интересно. Просто, нет интереса, занимательности, волшебства, (тоже - Лосский около Бергсона, де-Роберти около Милля и Льюи- са). И всегда прикидывал к будущей войне, к аптечному промыс- лу, к “захвату вообще России” немцами и инородцами. У нас нет первичной ловкости рук, поворотливости корпуса тела и нет около этого мелкой и важной придумчивости, хитрости, сообразительно- сти. Началась война, и как я угадал: мы шатаемся, подражаем и нет уверенности ни в одном шаге»**. «Счастье Германии было выковано в несчастьи ее (Наполеон) (“дробя стекло, кует булат”), а несчастье России (17 губерний занято немцами) было выковано в беспример- ном и незаслуженном счастьи. “Крах” давно поджидает Россию.

* Розанов В. В. Последние листья. С. 280.

** Там же. С. 82.

283

И патриотизм Струве не спасет ее. Не Россия побеждала при Мини- хе, и именно и только побеждал Миних: грубый, здравомысленный, жесткий немец. И не “русские” перешли через Альпы; а их пере- шел - перелетел ангел Суворова. Он - гений и случай. Россия же была всегда темна, несчастна, ничему решительно не научена и вну- тренно всячески слаба. Она два века шла и преуспевала “на фу-фу”. Как Лазарь. И только то и было хорошо, что поэты “пели”. А “пели” они действительно хорошо»*. И, наконец, вывод: «Россия - баба»**, «Россия будет раздавлена Германиею физически, после того как она была раздавлена ею духовно. Россия (и славяне) - действительно слабая страна. Слабо рождена, слабо и крещена. Наша судьба - по- болеть и умереть»***.

В таком огульном очернительстве просматривается, так сказать, патриотизм навыворот, отчаяние русского патриота, каким, конеч- но, был Розанов. Несмотря на отчаяние, он пытается понять при- чины поражения России, которые ему видятся в подражательно- сти культуры образованного класса: «Вся печаль и страда с 1914 г. ведь основывается на том, что Германия кинулась на Россию, как оригинал на своих подражателей, с естественным неуважением к этим своим подражателям, которые “200 лет учились и не выучи- лись”. Но “подражательная Россия” оканчивается в эту войну. “Подражательность” есть вообще негодность; “подражательность” есть вообще бездарность. На 200 лет Россия втянулась в косную, бессильную, немощную подражательность Европе, сперва вообще, а с XIX в. - по преимуществу в германскую подражательность, плоды коей мы пожинаем сейчас». Война «поистине грянула на нас неподготовленных. Мы, как недокормленная и отощавшая на- ция, вступила в борьбу с упитанною на наших хлебах Германией. Да не повторится же и не продолжится же это впредь! На свои ноги становитесь, на свои ноги! В работе, но прежде всего в мыс- ли, в характере, в достоинстве». Другая причина слабости России в Первой мировой войне - влияние либеральной и революцион- ной интеллигенции: «И вот напрашивается страшный вопрос: вся “левая” (сторона) русской журналистики, русских газет не были ли относительно германизированы “43 года”, хотя (в демократи- ческих слоях) и не читали по-немецки. Все эти “князья Крапот- кины”, все эти Плехановы, Лавровы-Миртовы (“совершенный Добчинский”, по замечанию Никитенко в “Дневнике”), все эти теперешние Проперы, Кугели, Гессены - бьющие 43 года на гниль России, на разложение России - не соработали ли Германии в лице ее работы “всей страны, в лице ее духовной и научной деятельности” (ген. Поливанов). Ах, кошельки русских литераторов решительно

* Розанов В. В. Последние листья. С. 118-119.

** Там же. С. 99.

*** Там же. С. 247.

284

нужно пересмотреть»*. Наряду с патриотизмом Розанов демон- стрирует и общечеловеческий гуманизм в оценке войны, некоторые его высказывания проникнуты болью за человека: «Ах, Европа, Ев- ропа, ах, дорогая Европа: если бы ты переменила дыхание с этою ужасною войною и оплакала многое в себе, о чем давно не плачешь, но что поистине достойно слез! Эта проклятая каннибальская война рвет, как дикарь кружево, великие святые веры, поднятые руками веков, - руками, и верою, и пламенем»**.

Февральская революция. В. В. Розанов встретил Февральскую революцию со страхом, растерянностью и сомнениями. Преобла- дающий мотив в оценке этой революции - боль за утерянную мо- нархию, с которой он привык связывать все формы русского быта, историческую судьбу России и свою собственную судьбу: «Сижу и плачу, сижу и плачу как о совершенно ненужном и о всем мною на- писанном (классифицирую отзывы - по годам - печать обо мне). Никогда я не думал, что Государь так нужен для меня: но вот его нет - и для меня как нет России. Совершенно нет, и для меня в мечте не нужно всей моей литературной деятельности. Просто я не хочу, чтобы она была. Я не хочу ее для республики, а для царя, царицы, царевича, царевен. Никогда я не думал, чтобы “без царя был нужен и народ”: но вот для меня вполне не нужен и народ. Без царя я не могу жить. Посему я думаю, что царь непременно вернется, что без царя не выживет Россия, задохнется. И даже - не нужно, чтобы она была без царя. Эта моя мысль 23-28 сентября (не помню числа), да будет она истиною и священной»***.

Писатель был поражен неожиданностью и стремительностью февральских событий, сравнивая их с обвалом: «Поистине, “обвал”: как точно само заглавие. И всего - пять-шесть дней. Без громов, без артиллерии, без битвы! А что перед этим “обвалом” великая Северная война, тянувшаяся двадцать лет при Петре Великом, - и Отечественная война с ее последствиями, и Севастопольская война с ее тоже последствиями, и - теперешняя борьба с Германией, кото- рой пылает вся Европа, даже весь мир. Для России ее теперешнее потрясение превосходит все вероятное и невероятное»****. «А все началось уличными мелочами. Но, поистине, в столице все важно. Столица - мозг страны, ее сердце и душа. “Если тут маленькая за- купорка сосуда - весь организм может погибнуть”. Можно сказать, безопаснее восстание всего Кавказа, как были безопаснее бунты Польши в 1830 г. и в 1863 г., нежели вот “беспорядки на Невском и на Выборгской”. Бунтовала Польша - монархия даже не шелохну- лась. Но вдруг стало недоставать хлеба в Петрограде: образовались

* Розанов В. В. Мимолетное. С. 338, 246.

** Розанов В. В. Последние листья. С. 315.

*** Там же. С. 251.

**** Розанов В. В. Мимолетное. С. 362-363.

285

“хвосты около хлебных лавок”. И из “хвостов” первоначально и пер- вообразно - полетел “весь образ правления к черту”. С министер- ствами, министрами, с главнокомандующими, с самим царем - все полетело прахом. И полетело так легко-легко. Легкость-то полета, нетрудность напряжения - и вскружила всем головы. Это более все- го всех поразило»*. «Самое разительное и показующее все дело, всю суть его, самую сутеньку - заключается в том, что “ничего, в сущ- ности, не произошло”. “Но все - рассыпалось”. Что такое соверши- лось для падения Царства? Буквально, - оно пало в буддень. Шла какая-то “середа”, ничем не отличаясь от других. Ни - воскресенья, ни - субботы, ни хотя бы мусульманской пятницы. Буквально, Бог плюнул и задул свечку. Не хватало провизии, и около лавочек об- разовались хвосты. Да, была оппозиция. Да, царь капризничал. Но когда же на Руси “хватало” чего-нибудь без труда еврея и без труда немца? когда же у нас не было оппозиции? и когда царь не каприз- ничал? О, тоскливая пятница или понедельник, вторник... Можно же умереть так тоскливо, вонюче, скверно. - “Актер, ты бы хоть жест какой сделал. Ведь ты всегда был с готовностью на Гамлета”. “Пом- нишь свои фразы? А то даже Леонид Андреев ничего не выплюнул. Полная проза”. Да, уж если что “скучное дело”, то это - “падение Руси”. Задуло свечку. Да это и не Бог, а ... шла пьяная баба, спотык- нулась и растянулась. Глупо. Мерзко. “Ты нам трагедий не играй, а подавай водевиль”»**.

Розанов выделяет две основные причины Февральской ре- волюции: бюрократия и революционное движение: «Эта мышка, грызшая нашу монархию, изгрызшая весь смысл ее - была бюро- кратия. “Старое, затхлое чиновничество”. Которое ничего не умело делать и всем мешало делать. Само не жило и всем мешало жить. Тухлятина. Протухла. И увлекла в падение свое и монархию». «Собственно, за XIX век, со времен декабристов, Россия была вся революционна, литература была вся революционна. Русские были самые чистые социалисты-энтузиасты. И конечно “падала монар- хия” весь этот век, и только в феврале “это кончилось”»***. В фев- ральском «обвале» виноваты, по Розанову, все: дворянство, цер- ковь, армия, купечество, депутаты, весь народ в целом, но только не царь: «И вот рушилось все, разом, царство и церковь. Попам, лишь непонятно, что церковь разбилась еще ужаснее, чем царство. Царь выше духовенства. Он не ломался, не лгал. Но, видя, что на- род и солдатчина так ужасно отреклись от него, так предали (ради гнусной распутинской истории), и тоже - дворянство (Родзянко), как и всегда фальшивое “представительство”, и тоже - и “господа купцы”, - написал просто, что, в сущности он отрекается от такого

* Розанов В. В. Мимолетное. С. 363.

** Там же. С. 418.

*** Там же. С. 363, 370.

286

подлого народа. И стал (в Царском) колоть лед. Это разумно, пре- красно и полномочно»*.

Будучи дилетантом в политике, Розанов тем не менее в услови- ях сложившегося двоевластия сразу и точно угадывает близкую для него власть, которой он может поверить и довериться: «Россия при- сягнула в повиновении Временному правительству, и присягнула сознательно ему, как составу людей, могущих по широкому своему образованию руководить государственным кораблем в столь бур- ные дни и в таком угрожаемом от страшного врага положении. Ни- кому даже на ум не приходит и здравому смыслу не может прийти на ум, чтобы Милюков, Гучков или Шингарев руководствовались в своих государственных соображениях какими-нибудь другими по- буждениями, кроме одного: как спасти Россию и сохранить для нее то положение, какое она завоевала совершившимся переворотом... И хочется всеми силами души сказать Временному правительству, что он имеет за собою не только русское уважение, но и русскую любовь и преданность. Оно спасло в февральские дни русский ко- рабль от потопления старою властью. Примкнули именно к нему, из доверия к его образованию и общерусскому чувству»**.

Первые недели после Февральской революции вызывают у Розанова осторожный оптимизм: «Моя мысль заключается в той очевидности, что революция наша идет не только не неизменнее, но она идет гораздо чище и лучше, нежели шла целых шестьдесят лет теория революции»***. Вместе с тем опасения писателя растут в связи с возникновением и деятельностью Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, с возможным приходом к власти марксистов. Он хотя и чувствует угрозу и себе лично, и всему обра- зованному классу России со стороны социалистов разных оттенков, но пытается отыскать в них что-то позитивное: «Оказалось совер- шенно все не то и не так, как я предполагал и чего пугалась с само- го же начала революции вся Россия. Это вовсе не “солдаты и ра- бочие”, какая-то “охлократическая толпа”, пугающая прежде всего элементарностью политического и духовного развития, неумением не только что “управлять Россиею”, но и представить себе всю слож- ность и всю громаду России. Это-то и внушало мысль: “Корабль со слепым у руля” Я сам помню свой трепет от 4 марта и дней десять: “Вы понимаете ли, - говорил я домашним, - буря, а у корабля со- рвало руль, сломана машина. Что может быть, кроме самой немед- ленной гибели?” Так я говорил, так определенно думал. А предмет думанья - вся Россия». Розанов надеется на трансформацию новой рабоче-солдатской власти, ее поглощение русской национальной традицией: «В марте (не скрою) я сам был болен. Аки в гробу. Да

* Розанов В. В. Мимолетное. С. 414.

** Там же. С. 357.

*** Там же. С. 392.

287

еще лицом книзу: не хочу смотреть и видеть. Где же Русь, которую я любил. Тут все марксисты. Только из гроба щелочка, и стал я в ще- лочку подглядывать: какие такие люди, и какой у них шаг, и какие лица... И увидел я: люди хорошие, бравые; лица, смелые, открытые, не затаенные не подлые. Стало сердце отлегать: как будто не очень скверно, как будто даже хорошо. Вылезаю из гроба, смотрю: все же живая Русь. Только будто помолодела и приосанилась. И подумал я: сплетется этот марксизм с старыми песенками, со старыми ска- зочками. Сплетется он с «Голубиной (глубиной) книгой”, - ну и еще поглядим, что и как выживет и кто кого переживет»*.

Побывав на заседании Петроградского Совета рабочих и сол- датских депутатов, Розанов записал: «Я перекрестился (внутренно): “слава Богу”. А потом одумался: да чего же я дивлюсь. Ведь это - государственный народ, ведь он работает историческую работу. Как же тут ждать легкомыслия. Этого, даже и теоретически рассуждая, невозможно ждать. Прежде “правительство заботилось о народе”: чего же ему было не запивать, не гулять и не забавничать. Теперь народ сам правит себя: как же ему не трезветь, как не держать всякое дело грозно, в страхе и ответственности. Думается, самый “контроль над Временным правительством” имеет этот филологи- ческий смысл: “Мотри, не зевай. Держи ухо востро”. Но не имеет никакого подлого, фискального, прокурорского оттенка. Это было бы не по-республикански, во-первых, и уже слишком отвратитель- но - не по-русски»**. В этом высказывании Розанова чувствуется какая-то театральность, желание подыграть «народной власти», как взрослый подыгрывает ребенку, чтобы его не обидеть. На са- мом деле он боится этой новой рабоче-солдатской власти: «Я все себя слушал, проверял и спрашивал: “Уже не буржуа ли я?” Прав- да, я получаю 10 000 р. в год; но ведь я же весь год, без отдыха и летом, тружусь? Тогда ведь ‘буржуа” все врачи, адвокаты - мно- жество писателей, М. Горький, Л. Андреев, Амфитеатров, тогда “буржуа” Толстой; “буржуа” священники с богатыми приходами, редакторы всех газет и решительно все видные публицисты, жур- налисты, ученые и проч. Если так, - то отвратительно заподозрено собственно все умственное и все очень трудолюбивое население страны, - и тогда это действительно тревога: потому что кому же хочется быть “в политическом подозрении со стороны политиче- ской и гражданской благонадежности”»***.

И уже с лета 1917 г. Розанов четко осознает, что власть Сове- тов ему глубоко враждебна, с ней необходимо решительно бороться: «После ночи анархии - два святых шага вперед. Один - решение низвергнуть власть и риск головой. Другой шаг - диктатура Вре-

* Розанов В. В. Мимолетное. С. 348, 356.

** Там же. С. 352-353.

*** Там же. С. 351-352.

288